Курбан, привязав около ограды кобылу, обошел костры, насобирал просыпанной соломы для Рыжухи и черного осла. А дервиш поделился лепешками и сваренной в железном котелке болтушкой из муки.

"Джигита прокормит дорога", — вспомнил Курбан.

Всю ночь Курбан, борясь со сном, провел около лошади, намотав на руку повод. У костров говорили, что теперь покупают за хорошие деньги самых хромых и плохих коней, так как все хотят уехать подальше от Бухары в персидские горы или в Индию, куда не доберутся неведомые язычники.

К утру Курбан так крепко заснул, что не слышал, как кто-то, перерезав повод, увел его Рыжуху.

– Говорят, что аллах покарает бесстыдного вора, отнявшего коня у воина, выступившего на священную войну, — сказал дервиш. — Но пока бог наказал также и меня, бедного Хаджи Рахима, так как вор увел и моего старого осла. Утешимся тем, что мы теперь налегке пойдем осматривать благородную Бухару.

Курбан взвалил на плечо свое длинное копье и направился вместе с дервишем и его юным спутником осматривать прославленный город — "светлую звезду на небесах просвещения", "благородную Бухару".

Три путника, "держа друг друга за пояс дружбы", плелись к Бухаре, среди бесчисленной толпы, двигавшейся непрерывным потоком.

Высокие стены, построенные в древние времена, поросшие бурьяном и колючкой, кое-где обвалившиеся, имели одиннадцать ворот, через которые купеческие караваны связывали эту твердыню ислама со всеми концами вселенной.

У первых ворот собралась большая толпа. Стражники опрашивали всех проходивших и ко всем обращались с призывом:

– Жертвуйте на укрепление города, на питание воинов, на изготовление мечей! Пусть рука ваша не сжимается от скупости, пусть щедрость развяжет ваши тугие кошельки!

Старые ученые улемы с кожаными сумками ходили в толпе и требовали, чтобы каждый жертвовал на священное дело защиты родины.

Сразу за воротами потянулись торговые ряды. Маленькие лавочки со всевозможными товарами лепились одна возле другой. Купцы, зная, что особенно требуется на сегодняшний день, выкрикивали достоинства дешевых тканей, прочных в пути, или хорошо скатанных войлоков, необходимых для сна в дороге, и медовых бубликов, которые не портятся от времени.

Всюду виднелись группы растерянных беженцев, прибывших с детьми и пожитками из окрестностей в поисках крова и защиты.

Пройдя массивные ворота второй стены, отделявшей пригороды от внутреннего города — Шахристана, три путника свернули с шумной улицы на безмолвную площадь, окруженную высокими арками мечетей и медресе. В них учились несколько тысяч молодых и старых истощенных студентов, "шагирдов", желавших постигнуть премудрость богословских арабских книг, чтобы через много лет труда и лишений сделаться имамами захудалых мечетей.

Здесь на площади происходило торжественное богослужение: ряды молящихся, выровнявшиеся, как строки священной книги, стояли неподвижно, следя за движениями седобородого, величественного имама. Когда он опускался на колени, склонялся к земле или подымал руки к ушам, несколько тысяч правоверных повторяли за имамом его движения. Только шорох от бесчисленных падавших и встававших тел проносился, как порыв ветра, по каменным плитам площади.

Когда моление кончилось, к ступеням высокой мечети подвели гнедого коня с красным хвостом, украшенного алым бархатным чепраком, расшитым золотыми цветами.

Из мечети вышел высокий чернобородый хорезм-шах в белоснежном тюрбане, сверкавшем алмазными нитями. Шах обратился к толпе с речью:

– Все народы ислама — один народ. Наша лучшая защита — отточенный меч. Пророк сказал о правоверных: "Я создал вас, воины ислама, лучшими из творений мира и назначил мусульман быть повелителями всего, что есть на земле и на небе". Правомерные должны быть повелителями вселенной, поэтому ничего не бойтесь! Но священная книга нам также говорит: "Аллах дает свои милости рабу только согласно его старанию"... Поэтому вы должны приложить все ваше усердие, чтобы поразить врага мечом бесстрашия... Разве что-либо сможет устоять против ярости правоверных мусульман, отдающих свою душу за слова пророка?! Убивайте врагов везде, где их найдете, и гоните их! Великий в гневе аллах, дай нам победу над неверными!..

– Убивайте неверных! Гоните язычников! — кричала толпа.

Хорезм-шах сел на гнедого коня с малиновым хвостом и сказал еще несколько слов:

– Цель наша — дать добрый совет, и мы его вам дали. Мы выезжаем в Самарканд навстречу нечестивым, которые уже спускаются с покрытых снегом перевалов Тянь-Шаня... Но горе им! Враги встретят себе на погибель бесстрашные ряды наших отчаянных воинов... Поручаем вас аллаху!

– Да живет Мухаммед-воин! Да здравствует хорезм-шах, победитель неверных! — кричала толпа, пропуская шаха и его нарядных телохранителей-кипчаков. — Ты один наша лучшая защита!

4. ЗАЩИТА ВОИНА — ОСТРИЕ ЕГО МЕЧА

Выехав из Бухары, хорезм-шах Мухаммед внезапно повернул коня и направил его не по большой дороге на Самарканд, а на юг, в сторону Келифа. Закутав лицо шелковой шалью, он ехал молча, то рысью, то вскачь, и вся его свита, не отставая, следовала за ним. Встречные путники прыгали с дороги в сторону, в канаву. Они падали ниц и изумленно смотрели на тысячу всадников, которые мчались, точно гонимые страшным Иблисом.

Напрасно великий визирь указывал сыну падишаха Джелаль эд-Дину, что государь, вероятно, ошибся дорогой. Джелаль эд-Дин равнодушно отвечал:

– Какое мне дело! Я следую за отцом, хотя бы падишах захотел прыгнуть в огненную пасть ада.

– Что это за усадьба? — вдруг спросил хорезм-шах и остановил взмыленного гнедого коня. Он указал плетью на стены со скошенными башенками, за которыми подымался ряд стройных высоких тополей.

– Это охотничья усадьба Тимур-Мелик-хана. Она славится старым садом и редким зверинцем диких животных.

– Я хочу осмотреть все это! — сказал Мухаммед. — А почему я не вижу здесь храброго Тимур-Мелика?

– В тот же день, как он получил повеление стать во главе гарнизона Ходжента, он туда ускакал.

– Упрямый! Я не приказывал ему торопиться. Теперь мне скучно без него...

Охранная сотня помчалась вперед приготовить прием, Мухаммед, сдерживая разгоряченного коня, шагом направился к усадьбе. Тяжелые ворота раскрылись. Слуги бегали по двору. Гремя ключами, они открывали двери, выходившие на длинную террасу. Рабы тащили мешки с ячменем и охапки сухого сена. Джигиты помчались в ближайшее селение и вернулись, держа поперек седел отобранных баранов. Походные повара развели костры и стали готовить обед.

Шах поднялся по приставной лесенке в легкую беседку у ограды сада. За ним поднялись Джелаль эд-Дин и старый дворецкий усадьбы.

Из беседки был виден сад, еще обнаженный, без листьев. Несколько диких коз лежали на лужайке, греясь на солнце, и около них стоял настороже длиннорогий горный козел.

– Там дальше, в глубине сада, имеются две семьи кабанов с поросятами, — объяснил дворецкий. — А в клетке содержатся два очень свирепых леопарда, недавно привезенных с гор. Мой доблестный господин Тимур-Мелик любит смотреть из этой беседки, как леопарды гоняются за кабанами и козами, и сам иногда спускается в сад для охоты. Он может наповал убить зверя стрелою, заранее сказав, в какое место попадет.

– Ступай! — сказал сурово шах.

Он остался вдвоем с сыном и заговорил вполголоса.

– Я встревожен. Гонцы прибыли сразу с трех сторон. Черные тучи надвигаются отовсюду.

– На то и война! — заметил равнодушно Джелаль эд-Дин.

– Первый гонец донес, что рыжий тигр Чингиз-хан овладел Отраром, схватил Инальчик Каир-хана и, чтобы насытиться местью, приказал залить расплавленным серебром ему глаза и уши. Теперь Чингиз-хан двинулся сюда и ищет меня.

– Пусть придет! Его мы и ждем.

– Ты даже в грозу ужасных бедствий остаешься беспечен!

– У нас столько войска, что незачем отчаиваться.

– Второй гонец прибыл с юга. Уверяет, что видел разъезды татар.

– Какой-нибудь небольшой отряд. Теперь, ранней весной, большое войско полегло бы на засыпанных снегом перевалах.

– Но, спустившись с гор, татарский отряд отрежет нам путь отступления в сторону Индии.

– А зачем нам туда отступать?

– Есть еще донесение. Монгольские разъезды уже замечены в песках Кзыл-Кума.

– В пески направлен заслоном отряд туркмен в десять тысяч коней.

– Эти туркмены не удержат монголов.

– Если это так, то Чингиз-хан может показаться перед воротами Бухары в ближайшие дни. Будем готовиться к этому.

– Может быть, краснобородый зверь уже подкрадывается к Бухаре, его отряды рыщут кругом, отыскивая нас. Нужно скорее уходить отсюда!.. — бормотал Мухаммед и озирался, точно ожидая нападения из кустов сада.

Джелаль эд-Дин молчал.

– Отчего же ты не отвечаешь?

– Ты считаешь меня безумцем. Что сказать?

– Я приказываю тебе говорить.

– Тогда я скажу, а ты можешь меня помиловать или снести голову. Если проклятый Чингиз-хан идет сюда, то наши войска должны не прятаться за высокими стенами городов, а искать его. Я бы выгнал в поле всех кипчакских ханов, храбрых, когда нужно сдирать кожу с покорных поселян, но трепетных, как листья, в этот суровый час войны. Я бы им запретил под угрозой смерти входить в ворота городов. Защита воина — острие его меча и бодрый конь. Рыжий тигр идет сюда? Тем лучше. Значит, мы уже знаем его путь. Надо повернуть коней и идти по его следам, кусать его пятки, становиться преградой на его пути, нападать со всех сторон, избивать его верблюдов и вырывать с мясом клочья его рыжей шкуры. Какая польза от того, что в Самарканде за стенами укрылось сто тысяч всадников? Они только жрут баранов, а их благородные кони исходят силою...

– Ты осуждаешь приказы твоего отца? Я давно это заметил. Ты ждешь моей гибели.

Джелаль эд-Дин опустил глаза, и голос его звучал грустью:

– Это не так. Я не оставлю тебя в трудные часы, когда потрясается вселенная. Но я клянусь памятью любимого тобой Искендера, я безумец, что так покорно и нерешительно поступаю. К чему все твое огромное войско, если оно не стоит боевым лагерем, если оно не готово броситься на врага по указанию твоей руки! К чему высокие стены, если за ними прячутся не жены и дети наши, а вооруженные силачи, укрывшиеся под одеялами трясущихся женщин! Ты можешь казнить меня, но сделай, как я говорю. Отец, поедем в Самарканд и двинемся...

– Только в Иран или в Индию!..

– Нет! Нам остались на выбор только два решения: мужество борьбы или позорная смерть в изгнании. Мы с войском выйдем в открытое поле, чтобы схватиться с татарами... Мы будем стремительны, как удар молнии, и неуловимы, как ночные тени... Ты прославишься как великий полководец!.. Не медли, действуй!

– Ты не полководец, — сказал величественно шах, подняв палец, украшенный алмазным перстнем, — ты храбрый джигит, ты можешь быть начальником даже нескольких тысяч джигитов, которые, как безумные, налетают на врага... А я не могу поступать, как храбрый, но безумный джигит. Я должен все продумать, все предусмотреть. Я решил иначе. Я с тобой отправлюсь в Келиф, где буду охранять переправу через реку Джейхун.

– А нашу родную страну бросишь? Тогда народ будет прав, посылая проклятия всему роду хорезм-шахов за то, что мы умели только сдирать с него подати, а в день опасности бросили его на растерзание татар!

– В Иране я соберу огромное свежее войско.

– Нет, падишах! Теперь надо действовать теми силами, которые у тебя в руках. Поздно обучать другое войско, когда твое остается без вождя, укрывшись за стенами. Войско готовят двадцать лет для того, чтобы одержать победу в один день. Едем в Самарканд! Я буду драться простым джигитом рядом с тобой!..

– Нет, нет! Приказываю тебе отправляться в Балх и собирать там новое войско. Счастье покинуло меня...

– Счастье? — воскликнул с яростью Джелаль эд-Дин. — Что такое счастье? Разве счастье может покинуть смелого? Нельзя убегать от счастья! Надо гнаться за ним, нагонять его, хватать за волосы и подгибать под свое колено... Вот как добиваются счастья!..

– Довольно! Ты навсегда останешься взбалмошным джигитом! Ты не сможешь спасти от крушения великий Хорезм...

Хорезм-шах торопливо спустился с беседки и, задыхаясь, быстро направился к террасе дома, где были разостланы ковры с обильным достарханом. Там, совершив молитву, шах приступил к еде, расспрашивая о дорогах, переправах, и, не докончив обеда, приказал подавать лошадей.

5. НЕУКРОТИМЫЙ ТИМУР-МЕЛИК

В Отраре Чингиз-хан оставил сыновей Угедэя и Джагатая с частью войска и сказал им:

– Вы будете осаждать город Отрар, пока не захватите живьем начальника Инальчик Каир-хана. Приволоките его ко мне на цепи. Я сам назначу дерзкому небывалую казнь.

Старшему сыну Джучи он приказал взять города Дженд и Енгикент. Остальные части своего войска каган направил в разные стороны.

Алак-нойона с пятью тысячами всадников Чингиз-хан послал к городу Бенакету, где стоял отряд кипчаков. После трех дней осады жители выслали стариков и просили пощады. Алак-нойон приказал, чтобы все мужчины вышли из города и построились в поле — отдельно воины, отдельно ремесленники и прочий народ. Когда воины сложили в указанном месте свое оружие и отошли, монголы всех их перебили булавами, мечами и стрелами. А из остальных пленных монголы выделили самых сильных юношей, разделили их по тысячам, сотням и десяткам, поставили над ними своих начальников и погнали дальше, как скотину, чтобы они ломали стены осаждаемых городов и первыми шли на приступ.

В пути к ним примкнули другие монгольские и союзные отряды, так что у Алак-нойона собралось около восьмидесяти тысяч воинов. Они подошли к городу Ходженту, омываемому быстрой и многоводной рекой Сейхуном. Жители города возложили свои надежды на неприступность старинных высоких стен и отказались сдаться.

Начальником войск города только что был назначен Тимур-Мелик, искусный в военном деле, известный смелостью. упорством и прямотой. Он успел соорудить высокую крепость на острове посреди Сейхуна в том месте, где река расходится на два протока, и сложил там запасы оружия и еды.

Когда прибыли монголы и пригнали захваченных пленных, тогда под ударами плетей и мечей мусульмане полезли штурмовать стены Ходжента. Жители его, не желая драться с братьями своего народа, решили прекратить защиту.

Тимур-Мелик с тысячью отважных джигитов переплыл реку, захватив все суда, и укрепился ка острове. А жители Ходжента выслали к монголам знатных лиц с мольбой о пощаде и отворили ворота. Монголы немедленно разграбили город.

Монголы обстреливали крепость на острове из метательных машин, но камни и стрелы до укреплений не долетали. Тогда монголы выгнали из Ходжента всех юношей и, присоединив к ним пленных из Бенакета и других селений, собрали на обоих берегах реки около пятидесяти тысяч человек. Разделив их на десятки и сотни, монголы гоняли их за три фарсаха 100 к ближайшей горе и заставляли таскать оттуда камни, чтобы загородить плотиной реку.

Тимур-Мелик тем временем изготовил двенадцать плотов, закрытых сверху для защиты от огня мокрыми войлоками с глиной. По сторонам были оставлены прорези для стрельбы. Ежедневно на рассвете он направлял в каждую сторону реки по шести плотов, и воины его отчаянно бились с монголами, а монгольские стрелы с горючим составом их плотам не вредили.

По ночам Тимур-Мелик устраивал вылазки, внезапно нападал на спящих монголов, так что монгольское войско постоянно находилось в тревоге.

Китайские инженеры, сопровождавшие монголов, построили новые, более мощные дальнобойные машины. Катапульты, выбрасывавшие камни и большие стрелы, начали наносить сильный урон воинам Тимур-Мелика. Видя, что дело его становится безнадежным, Тимур-Мелик в темную ночь, приготовив семьдесят судов и плотов, сложил на них пожитки и посадил воинов. Внезапно на всех судах запылали костры и факелы, и огненным потоком они понеслись вниз по реке, увлекаемые ее бурным течением.

Монгольское войско погналось за ними по обоим берегам Тимур-Мелик направлял лодки и плоты туда, где показывались монголы. Стрельбой из луков он отгонял их и направлял суда дальше. Приплыв к Бенакету и одним ударом перервав цепь, протянутую монголами через реку, суда и плоты пронеслись мимо.

Опасаясь, нет ли еще на реке более сильных преград, Тимур-Мелик, заметив близ Бар-Халыгкента большие табуны, пристал к берегу и, посадив воинов на коней, поскакал в степь; монголы его преследовали. Воинам Тимур-Мелика приходилось останавливаться, сражаться, отгонять монголов и затем снова пробиваться вперед.

Никто не хотел сдаваться, и только немногие спаслись, проскользнув ночью между монгольскими лагерями. Тимур-Мелик остался с несколькими воинами, но продолжал отбиваться, направляясь все дальше в степь, надеясь на силу своего коня.

Когда последние спутники Тимур-Мелика были убиты, а в колчане его осталось всего три стрелы, за ним гнались уже только три монгола. Стрелой он попал в глаз одному монголу и бросился на остальных. Те повернули коней и ускакали.

Тимур-Мелик с двумя стрелами в колчане добрался до колодца в песках, где стояли туркмены из отряда Кара-Кончара. Они дали свежего коня, и на нем Тимур-Мелик доехал до Хорезма, где опять занялся приготовлениями к дальнейшей войне с Чингиз-ханом.

6. МОНГОЛЫ ИДУТ ЧЕРЕЗ ПЕСКИ

Это проклятый народ ездит так быстро, что никто не поверит, если сам не увидит.

Клавиго, XV в.

В ту пору, когда в Отраре дымились развалины сожженных зданий и упрямый Инальчик-хан, засев в крепостной цитадели, упорно отбивался от взбиравшихся на стены монголов, Чингиз-хан, развернув девятихвостое белое знамя, приказал своим отрядам быть готовыми к выступлению.

Чингиз-хан призвал сыновей и главных военачальников. Все сидели кольцом на большом войлоке. Каждый уже получил приказ, в какую сторону и на какой город ему двинуться, но никто не осмелился спросить у грозного владыки, в какую сторону помчится его белое знамя.

– В мое отсутствие, — сказал Чингиз-хан, — над всем войском будет начальствовать осторожный Бугурджи-нойон. Передовые отряды поведет стремительный в набегах Джебэ-нойон и опытный в засадах Субудай. Не смейте на полях топтать хлеб, иначе коням нечем будет кормиться. Мы встретим шаха Мухаммеда на равнине между Бухарой и Самаркандом. Мы нападем на него с трех сторон. Уничтожив главное войско хорезм-шаха, я стану повелителем всех мусульманских стран.

Выпив кумысу и сделав затем возлияние духу — покровителю воинов Сульдэ, обитающему в белом знамени, Чингиз-хан сел на коня, и войско двинулось в поход. Одни отряды пошли вдоль реки Сейхуна вверх по течению, другие вниз, а Чингиз-хан по караванным тропам углубился в пески Кзыл-Кумов.

Днем февральское солнце ослепительно сияло и пригревало, ночью лужи замерзали и твердела вьющаяся по глинистым такырам 101 узкая тропа. Войско двигалось бесшумно, не было слышно ржания коней, звона оружия, никто не решался запеть песню. Отряды держались близко друг к другу. Остановки делались короткие, и воины засыпали на земле около передних копыт коней.

Ночью впереди рыскали разведчики с пылающими факелами. Они взбирались на холмы, подавая огнями сигналы, чтобы отряды не сбились с дороги и не перемешались. Рассказывали, что среди враждебных мусульманских войск выделяются туркменские всадники на быстрых длинноногих конях. Они вылетают барсами из-за холмов, врезаются в ряды, производят смятение и так же быстро исчезают, волоча на арканах пленных.

Сперва монголы предполагали, что их войско двинулось через пустыню прямо к Гурганджу, главной столице Хорезма. Но через два дня пути, когда мутные воды Сейхуна остались позади, а солнце утром вставало не за спиной, а слева, все поняли, что головы коней повернуты не на запад, а на юг, к славным городам Самарканду и Бухаре.

Чингиз-хан ехал в середине войска на светло-рыжем иноходце с черными крепкими ногами и черным ремнем вдоль спины. Все войско шло ускоренной тропотой, "аяном" (или "волчьим ходом", как называют такой ход татары). Великий каган сидел на коне, невозмутимый и непроницаемый, держа левой рукой ослабленные поводья; его глаза были зажмурены, открывались изредка тонкие щелки, и нельзя было понять: дремлет ли он на ходу, думает ли свои думы, или сквозь щелочки зорко осматривает и близкое и дальнее, все замечая и ничего не забывая.

В этом походе Чингиз-хан не допускал никакого промедления; юрты ему не ставили, и он спал на сложенном войлоке. Перед сном он снимал кожаный шлем и покрывал седую голову шапкой с наушниками, подбитой черным соболем. Он дремал, а около него неотлучно сидели четыре верных телохранителя, загораживая кагана войлоком от ветра, дождя или снега.

7. В ОСАЖДЕННОЙ БУХАРЕ

В то время, когда нужна суровость, мягкость неуместна. Мягкостью не сделаешь врага другом, а только увеличишь его притязания.

Саади

Целый день дервиш Хаджи Рахим, мальчик Туган и Курбан-Кызык бродили по Бухаре, тщетно отыскивая себе место для ночлега. К вечеру громко стучали запиравшиеся двери лавок, народ спешно расходился и исчезал с улиц, прячась за высокими глухими стенами. Напрасно три путника просили приютить их на ночь, они слышали один ответ:

– У нас уже полно гостей, ищите дальше!

Закрылись и постоялые дворы и ашханы 102, где хозяева спрашивали горсть дирхемов только за право переночевать в тесноте, сидя среди толпы беженцев. А смотрители за порядком и нравственностью, "раисы", вместе со сторожами, вооруженными длинными палками, обходили улицы, грозя бросить в "подвал возмездия" подозрительных людей, которые пробираются по улицам с бесчестными целями.

Наконец в глубине узкого переулка, где у крепостной стены приютились полуразвалившиеся хижины, Курбан-Кызык предложил взобраться на плоскую крышу дома и там укрыться среди вороха хвороста и соломы. Он влез первый и помог взобраться своим спутникам. Там они притаились, прижавшись друг к другу и укрывшись широким плащом дервиша.

Ночью их пронизывал холодный ветер, осыпая снежной пылью. Город долго еще гудел, постепенно замирая, пока, наконец, совсем не затих. Теперь слышались только трещотки ночных сторожей и лай перекликавшихся в разных концах города сторожевых собак.

На другой день, когда азанчи 103 пропели с высоты тонких минаретов призывы к утренней молитве, трое друзей поднялись на высокую стену города, куда спешили возбужденные, перепуганные жители.

На равнине перед восточными воротами, на одиноком бугре выделялся невиданный большой желтый шатер. Вокруг шатра передвигались густые массы всадников. Отдельными отрядами они проносились по полям, огибая стены города. У них был непривычный для бухарцев вид: маленькие кони неслись вскачь с быстротой взбесившихся кабанов, легко поворачивали в стороны и внезапно останавливались, чтобы снова мчаться в новом направлении. Металлические шлемы и железные пластинки броней блестели в лучах солнца, пробивавшегося сквозь облака пыли. Новые отряды всадников гнали многотысячную толпу поселян с кетменями и шестами на плечах.

– Кто эти странные люди на маленьких лошадях? — спросил Курбан-Кызык.

– Чего спрашиваешь? — сказал угрюмый воин, стукнув о землю копьем. — Разве не видишь, что это не наши, не мусульмане. Это пришли они, яджуджи и маджуджи, которых люди зовут "татарами". А в этом желтом шатре сидит и посмеивается, глядя на нас, их главный хан, — да поразит его аллах!

Курбан-Кызык воскликнул:

– Ворота города закрыты! Теперь меня не выпустят! Что будут делать мои бедные дети? Мне придется, может быть, просидеть здесь целый год!

По стене шел важный начальник — хаджиб, в стальном шлеме и серебристой кольчуге. Курбан, сложив руки на груди, подбежал к нему и, поцеловав край одежды, сказал:

– Великий бек-джигит Инаньч-хан, узнаешь ли ты меня? Я твой батрак, арендатор Курбан-Кызык! Салям тебе!

– Почему же ты здесь, а не в своей сотне?

– По приказу падишаха я пришел пешком в Бухару сражаться с неверными. В пути у меня увели мою кобылу, — да убьет аллах вора молнией! Здесь же я хожу целых два дня, чтобы найти того сотника, который будет моим начальником. Но никто не хочет и говорить со мной. Если никому нет дела до воина, который пришел сложить голову за падишаха, то кто же будет драться с этими яджуджами?

– Я рад слышать такие доблестные слова, мой Курбан-Кызык, — сказал Инаньч-хан. — Я вижу — у тебя сильные руки и горб на спине от упорной работы в поле. Ты можешь на войне стать великим богатырем. Я беру тебя в мой отряд. Следуй за мной.

Так расстался Курбан с дервишем и его спутником Туганом.

Следуя за Инаньч-ханом, Курбан пришел на площадь, где стояли на привязи кони, дымили костры, в котлах варился рис и доносился аромат бараньего сала. "Здесь не только гонят людей на убой, но также их кормят", — обрадовался Курбан.

– Ойе, чауш 104 Ораз, — крикнул Инаньч-хан, обращаясь к высокому мрачному туркмену с черной бородой, склонившемуся при виде своего начальника. — Вот поступает под твое начальство смелый воин Курба-Кызык. Он хорошо работал на пашне, будет хорошим джигитом и на войне.

– Посадить его на коня или он будет драться пешим?

– Ты дашь ему саблю, коня и все прочее, что понадобится. Аллах вам подмога! — И Инаньч-хан ушел.

Чауш Ораз был начальником десяти всадников. Все они сидели кружком близ костра. Один, с большой деревянной ложкой в руке, на приветствие Курбана ответил:

– Хорошо, что ты принес такое большое копье. У меня не хватает дров для плова. — И он взял тяжелое копье Курбана, разрубил топором на мелкие куски и подбросил их в костер.

– Вот будет твой конь, — сказал Ораз и подвел Курбана к рослому сивому жеребцу, привязанному в стороне от других коней. — Он очень горячий, и ты не подходи к нему с хвоста — убьет! — а только со стороны головы, и сразу хватай за повод. Но он к тебе привыкнет. Одно плохо — конь не держится в строю, а летит вперед, особенно в скачке. Поэтому ты не распускай поводья, а то в бою он тебя унесет прямо к татарам.

Курбан с опаской подошел к коню, который при его приближении прижал уши, оскалил зубы и подкинул задом. "Аллах мне подмога", — подумал Курбан и вернулся к костру. Ораз дал ему старую большую саблю, желтые стоптанные верховые сапоги и пригласил принять участие в ужине. Тут Курбан почувствовал, что он стал действительно воином-джигитом, как и другие.

К вечеру все воины дали коням вволю ячменя и насыпали его еще в переметные сумы. То же сделал и Курбан.

– Сейчас начнется горячая работа! — сказал чауш Ораз и крикнул: — По коням!

Все сели на коней. Курбан с трудом взобрался на своего беспокойного жеребца и вместе с остальными тронулся в путь по узким улицам Бухары.

– Будет вылазка, — сказал соседний джигит. — Много ли нас вернется?

Около городских ворот отряд остановился. Здесь была площадь, куда стали прибывать другие отряды, и всего набралось около пяти тысяч всадников.

Начальники отдельных отрядов подъехали к Инаньч-хану, и он сделал им такие указания:

– Мы бросимся на желтый шатер, где сидит главный татарский каган. Рубите всех! Пленных не брать! Мы сделаем переполох в татарском лагере, а другие наши войска легко справятся с язычниками. Смелым аллах подмога!

Тяжелые окованные ворота раскрылись, и всадники стали выезжать из города. Когда Курбан оказался в поле, он видел в сумерках только тени ехавших впереди джигитов, а вдали бесчисленные огни татарского лагеря. Кони перешли на рысь, ускоряя ход, понеслись вскачь. Сивый жеребец, которого Курбан старался сдерживать, помчался, закусив удила, и легко стал обходить скакавших соседей-джигитов.

Пять тысяч всадников неудержимой лавиной мчались на татарский лагерь и со страшным ревом ворвались в ряды костров, опрокидывая людей, прыгая через разбросанные вьюки и седла.

Татары, вскочив на коней, разлетелись во все стороны. Курбан проносился между всадниками, с криками размахивая тяжелой старой саблей; он кого-то ударил, кого-то сбил с ног и все хотел доскакать до желтого шатра главного татарского хана.

Но вдруг он заметил, что весь его отряд, повернув, не стал преследовать татар, а помчался в сторону. Его сивый конь бросился вслед за другими всадниками, и Курбан молился аллаху только о том, чтобы вместе с конем не свалиться в канаву.

Кони мчались долго, потом, сдерживая бег, постепенно перешли на шаг; отряд двигался по большой дороге, ведущей от Бухары на запад.

Всадники ехали спокойно всю ночь. Утром Инаньч-хан объявил остановку.

– Мы дадим передышку коням, затем доедем до реки Джейхуна, переправимся и двинемся на соединение с войсками хорезм-шаха.

В это время послышались шум и отчаянные вопли, — вдали показались татары. С ужасным воем они мчались на отдыхающий лагерь. Бухарские всадники едва успели вскочить на коней и, потеряв мужество, бросились прочь без боя, этим готовя себе гибель. Почти весь отряд был уничтожен татарами.

Поэт сказал: "Кто живет в страхе перед смертью, того она все равно настигнет, хотя бы он старался взобраться от нее даже на небеса!"

8. БУХАРА СДАЛАСЬ БЕЗ БОЯ

Кто не защищает отважно оружием своего водоема, у того он будет разрушен. Кто на других не нападает — терпит унижение.

Арабская пословица

Когда пять тысяч воинов Инаньч-хана вместо защиты "благородной Бухары" сменили воинскую доблесть на позор бегства, в главной мечети города собрались знатнейшие жители из беков, имамов, ученых улемов и богатейших купцов. Они долго совещались и решили:

– Склонившаяся голова легче сохранит свою жизнь, чем непокорная. Поэтому пойдем на служение к Чингиз-хану.

– Люди — везде люди! Хан татарский, — говорили они, — выслушает наши мольбы, окажет внимание седобородым и, наверное, отнесется милостиво к покорившимся жителям древнейшего города, прославленного, как "светлая звезда на небесах просвещения".

Надев шелковые и парчовые халаты, неся на серебряном подносе золотые ключи от одиннадцати ворот города, беки, имамы, улемы и купцы толпой вышли из ворот и направились к желтому шатру. К ним тотчас подъехал на коне главный переводчик кагана. Некоторые из стариков узнали его. Раньше это был богатый купец в Гургандже Махмуд, прозванный Ялвач, прославленный как переводчик, потому что во время своих долгих путешествий с караванами он изучил много иноземных языков.

Знатнейший из стариков сказал:

– Древние стены нашего города так крепки и высоки, что взять их можно только после многолетней осады и крайних усилий. Поэтому, чтобы избавить население от кровопролития и не доставить излишних бедствий и потерь храброму войску великого падишаха Чингиз-хана, мы предлагаем сдать наш город без боя, если монгольский владыка даст слово, что пощадит покорившихся.

– Подождите! — сказал переводчик. Он не торопясь поехал к желтому шатру и, тоже не торопясь, вернулся к старикам, дрожавшим от страха.